Эмилия Федощенко
В последние секунды перед аварией Эмилия делала вид, что спит, она закрыла глаза и улыбалась. Именно такой я видела ее последний раз. А дальше кошмарный сюрреализм — время как будто замедлилось в разы, все осветилось, я очень медленно повернула голову влево. И внезапно я увидела лишь 2 горящих пятна. А дальше мрак с непонятными вспышками света. Как под каким-нибудь ужасным наркозом, когда у тебя сохраняются проблески сознания, но ты не знаешь, что с тобой происходит. Я не чувствовала боли. Наверное, я просто потеряла сознание. Первая вспышка сознания, которую я помню — это когда меня вытаскивали из машины и я кричала от боли в ноге.
— Где мои дочки? — кричу я кому-то.
— Они с папой, — кто-то отвечает мне.
— Вы все врете! Где мои дочки? — кричу я и снова проваливаюсь в пустоту.
Следующая вспышка сознания у меня происходит в машине скорой помощи. С меня срезают одежду, а я каким-то образом нахожу новости в телеграмских чатах о том, что в дтп Батуми погиб ребенок в машине такси. Я знаю, что это Эмилия. Наверное, у меня включился какой-то аварийный режим в мозгах, я не знаю, но я умудрилась написать всем друзьям в Грузии (мы жили в Грузии уже несколько лет), что мы попали в дтп. Как я им писала, я абсолютно не помню, как и не помню того, что написала мужу, что Эмилия погибла.
Следующая вспышка сознания произошла, когда меня сканировали на томографе. Помню круг вокруг себя. А потом снова потеря сознания.
Очнулась я уже на следующий день в реанимации. На мне был шейный воротник, поскольку были сломаны 2 шейных позвонка. Левая нога была просверлена и к ней был подвешен груз. Телефон у меня уже забрали. Я лежала как бревно в полном неведении, что вообще происходит. Я не знаю, что такое шок от потери близкого. Моя эмоциональная боль слилась с физической болью. Я просто точно знала, что моей девочки больше нет. Она умерла. Иногда меня накрывала душевная боль, медсестры меня успокаивали, тут же прибегал врач и колол мне морфин, от которого первое время у меня открылась рвота. И все это лилось на меня, в воротник и на волосы.
Муж и младшая дочка София, которая в то время еще не умела говорить, к счастью, не получили тяжелых травм. Но что происходило с Софией в момент аварии мы не знаем, т. к. мы оба потеряли сознание. Теряла ли она сознание? Или она плакала, пока не приехала скорая? Так или иначе для всех нас это тяжелейшая психотравма, от которой мы будем пытаться оправиться всю оставшуюся жизнь.
Друзья организовали сбор денег, а муж занимался вопросами перевозки тела дочки в Россию. Он же и забирал ее тело из морга. В России родственники хоронили нашу девочку без нас. В ночь, когда гроб с ее телом летел в Новосибирск, мы с мужем выбирали песни для похорон, и меня безостановочно накрывали волны душевной боли. А когда я пыталась заснуть, то перед глазами вставала картина, как Эмилия летит в небе с другими детьми, расправив руки, как птица. Она летела и улыбалась. А мое сердце просто разрывалось от боли.
Мне сделали операцию — установили металлическую конструкцию в ногу. Два месяца я провела в постели. Мне хотелось убежать, скрыться, уехать туда, где меня никто не знает, кататься по полу, бить посуду. Но я ничего не могла. Кода муж с младшей дочкой уходили в магазин, я ревела и выла на всю квартиру.
Я благодарна друзьям и всем людям, которые навещали меня и всячески помогали. Кто просто держал мою руку и плакал со мной, разделяя мою боль. Кто приходил и угощал меня кофе, который я пила с большого шприца. Это было лучшей поддержкой. Так мы продержались все лето 2024 года. И только спустя 5 месяцев мы смогли поехать в Россию и, наконец, оказаться на могиле нашей дочери. Но там я ничего не почувствовала. Я плакала, но не ощущала, что моя дочь там. Точнее, я понимаю, что там лежит ее тело, но душа, если она есть, где-то далеко и высоко и никакого отношения к кладбищу не имеет.
Виновником дтп оказался полицейский, который превысил скорость, а в его крови обнаружили алкоголь. Следователь уверял нас, что наличие алкоголя — это отягчающее обстоятельство и он будет добиваться наказания до 6 лет. В итоге убийце нашей дочери дали полгода. Столько по мнению суда стоит жизнь одного человека и здоровье другого.
В России мне была проведена операция по преждевременному удалению металлоконструкции из ноги, поскольку один из винтов торчал из кости и травмировал ткани, ограничивая движение. Мое восстановление продолжается. Это долгий процесс. И вместе с тем мы пытаемся как-то научиться жить без нашей дочери. Иногда, конечно же, я сильно плачу и не понимаю, зачем мне жить. Потом успокаиваюсь, отвлекаюсь на повседневные дела, младшую дочь и свое восстановление. И вот, с этими бесконечными эмоциональными качелями, живу дальше. Хотя, конечно, жизнь наша разделилась на ДО и ПОСЛЕ, она уже никогда не будет прежней, доверия к миру больше нет. Но я успокаиваю себя тем, что, если моя дочь прошла свой земной путь, пусть и такой короткий, то и я должна пройти свой. И если после смерти ничего нет, то как минимум есть энергия нашего тела и сознания, которая потом смешивается с остальными энергиями, в числе которых и энергия моей дочери. Пусть даже в таком виде, но я обязательно воссоединюсь с ней.
Она очень любила свою младшую сестру Софию, хоть иногда и отказывалась с ней играть. Она научила ее чистить зубы, ходить на горшок. Вспоминаю, как мы сидели однажды солнечным днем втроем на балконе и Эмиля угощала Софийку своим мороженым. Это было так по-доброму и с любовью.
После смерти Эмилички я решила, что должна в какой-то степени продолжить делать то, что любила Эмилия. А именно — бывать в красивых местах и учиться. И еще, конечно же, помогать другим, ведь и Эмиля была большой помощницей. Делая это, я буду чувствовать, что таким образом чту память моей дочери, помню о ней и продолжаю любить.
В своей короткой жизни она больше всего любила 2 вещи: бывать в красивых местах и учиться. Мы устраивали семейные пикники, встречались в парках с друзьями, ходили в гости, играли под пальмами и на берегу моря, ездили на экскурсии, посещали музеи и фестивали, летом каждый день купались в море.
Эмилия очень любила и хотела учиться. Она даже обижалась на меня, если я отказывалась с ней позаниматься. Помимо многочисленных кружков, которые мы посещали и которые надоедали ей каждые 3 месяца, дома мы придумывали и делали разные поделки, рисовали, учили цифры и буквы, устраивали эстафеты с препятствиями. Последними ее увлечения были гимнастика с прыжками на батуте, куда мы ходили все вместе (я, Эмилия и ее сестренка София), и рисование в фотошопе. Несмотря на то, что в центр графического дизайна брали заниматься детей с 8 лет, Эмилия приходила туда индивидуально порисовать. На память мне остались ее несколько цифровых рисунков, которым она давала удивительные названия (Мир способностей, Зеркальный мир).
Какой была Эмилия?
Что мне помогало все это время?
Первые 2 месяца — это безусловно поддержка друзей и многих даже незнакомых людей, чтение и поиск всевозможной информации, а также, как это странно не звучит, мои физические травмы. Мое тело настолько болело и ныло, что зачастую физическая боль перетягивала на себя все мое внимание. У меня просто не получалось постоянно плакать и переживать душевную боль, потому что каждый день у меня были уколы и процедуры, а правая рука так ныла, что ее приходилось постоянно трясти, разминать, тереть, т.к. обезболивающие никак не помогали.
Ко мне часто приходили друзья. Кто-то готовил поесть, кто-то сидел с Софией, кто-то плакал со мной, держа за руку, кто-то мыл голову. Я не была одна. Мне даже нашли психолога, которая приходила ко мне 1 раз в неделю, и я постоянно держала в голове ее советы — выделять гореванию время в течение дня (например час), но не уходить в это состояние на весь день; переключаться на то, что все-таки есть у меня — я сама, младшая дочь и муж. Потеря близкого создает внутри тебя огромную черную дыру, которую невозможно ничем заткнуть. И психолог верно подметила, что важно выстроить заборчик вокруг этой дыры, чтобы она не засосала. И я всячески пыталась себе помочь, несмотря на то что одновременно с этим мне хотелось умереть.
Мне нельзя было даже сидеть, поэтому все, что можно было прочесть или послушать, я делала через телефон, держа руку на весу, как только она перестала так сильно болеть. Я читала книги про опыт потери других людей, смотрела всевозможные интервью с родителями погибших детей. Спустя какое-то время мы начали по вечерам смотреть с мужем фильмы про утрату близких. В тот период мне важно было узнать, что есть такие же люди, потерявшие детей, что они смогли выжить после такого и как-то жить дальше. «Если у других получилось справиться, то и я должна,» — думала я.
Когда спустя 2 месяца я смогла присаживаться, а затем и вставать, я пыталась помочь себе через творчество. Будучи дизайнером, я делала грустные баннеры, в которых выплескивала всю свою боль и переживания. В течение года я прошла несколько курсов по дизайну. Творчество очень помогало мне одновременно отвлечься и вместе с тем выплеснуть свою боль.
Какое-то время я состояла в чате горюющих родителей телеграмм, где видела как много таких как я. И уверена, что первое время осознание, что я не одинока, мне очень помогало держаться.
Помимо длительной работы с психологом, с которым мне просто важно было проговаривать свою боль и все свои даже самые безумные мысли, я работала и с гриф-кочуем — это такой специалист в горевании, который работает точечно под конкретный запрос с использованием эффективных техник.
Интуитивно я старалась избегать дополнительной боли. Например, я напрочь отказалась от встречи с родственниками убийцы нашей дочери, хотя они хотели навестить меня. Я поняла, что не хочу знать, как выглядят эти люди, и тем более я не хочу знать, как выглядит виновник дтп. Я посчитала, что для меня это будет очень травмирующим фактором, ведь я запомню эти лица и буду помнить всю оставшуюся жизнь. Для меня все они были каким-то размытым черным пятном, с которым мне не хотелось иметь никакого дела. «Пусть такими и останутся», — решила я. Позднее я узнала, что все мои интуитивные рассуждения и поведение являются примером жизнестойкого горевания. Своего рода рода это такая позиция, в которой ты не закапываешь себя еще больше в яму боли, не увеличиваешь свои страдания.
И, наверное, главное, что помогает мне сейчас идти маленькими черепашьими шагами вперед — это желание сохранить память о моей дочери в этом мире как можно дальше. Еще после операции, когда я как овощ лежала в постели, я решила, что должна как-то внести свой вклад в помощь другим, оказавшимся в похожей ситуации. Кто-то после подобных травм становится волонтером, помогает людям или животным, кто-то становится психологом. А я всего лишь творческий человек, который через творчество пытается переработать свой травмирующий опыт и расшириться вокруг своей боли. Именно поэтому я сделала этот сайт. Возможно, такая идея не всем откликнется, ведь делиться на весь мир своей болью не каждый хочет, да и вообще это очень тяжело. Считай, что это повторная травматизация — описывать события, которые причиняют такую боль. И делать это конечно надо в состоянии безопасности и внутренней готовности. Просто я поняла, что готова сделать этот сайт и поделиться своей болью с миром. Следующий шаг — написать книгу о моем травмирующем опыте, просто потому что в первую очередь это надо мне.
Мама погибшей девочки Эмилии и основатель сайта Виктория В.